Рано утром 25 июля 1980 г. из уст в уста передавали: «Слышали? Высоцкий умер!» Недавно - наконец! - в Москве, родном и любимом городе Высоцкого, власти решили: быть улице его имени. Вместо двух Таганских тупиков близ его Театра на Таганке. Игра слов, игра судьбы? Вспоминается его «Нить Ариадны»: «Трудно дышать, не отыскать воздух и свет... Словно в час пик, всюду тупик - выхода нет!.. Хаос, возня - и у меня выхода нет!.. Наверняка из тупика - выхода нет!»
Был обречён?
В его жизни всё было и вопреки, наперекор. Даже тело своё он советовал, если утонет (а в 1966-м он тонул в реке Кура - спас друг Жора Епифанцев), ловить не внизу, а выше по течению. А уж если бегать - только иноходцем, «по-иному, то есть - не как все», «не под седлом и без узды»!
После смерти Высоцкого прошло 35 лет. Но большое ясно видится даже на столь малом для истории расстоянии. Особенно в наше безгеройное время, несмотря на то что Высоцкого очень скоро накрыла и опутала вся пошлость посмертной славы - сплетнями «в виде версий», махинациями, скандалами и распрями. Так же, как его связали простынями в последние страшные часы, что он доживал на узкой тахте в квартире на Малой Грузинской. Много позже после той страшной июльской ночи Марина Влади, его самая, наверное, большая любовь, скажет в интервью «АиФ»: «Мог бы Володя прожить дольше или он был обречён сгореть так рано? Этого никто не может сказать!
В те, последние, годы, когда мы снова были вместе, я собиралась вновь приютить его у себя. Переселить его в мой дом под Парижем, куда я вернулась после разрыва с ним. Я была готова снова бороться с его недугами, лечить… Но Володя прекрасно понимал, что ради этого ему придётся бросить поэзию, театр. Если бы он на самом деле стал жить немножко по-другому, не мучиться так, как он мучился, может, он и прожил бы дольше. Но это - вопрос без ответа...»
Его посмертная слава - не чета его славе прижизненной, всенародной. Есть рейтинг - второй после Гагарина по фантастической популярности. Он был и впрямь «всенародный Володя».
Заплатил жизнью
«Умер народный артист Советского Союза», - сказал тогда над гробом Никита Михалков. Те, кто пытался сосчитать пришедших (ещё с ночи на 28 июля 1980 г.) проститься с Высоцким, сбились, досчитав до 100 тысяч. Мне довелось быть там, на Таганке, в тот день. Никогда не видела я столько мужиков со слезами на глазах - и с магнитофонами в очереди, и в оцеплении в форме. В той очереди к театру стояли космонавты и фронтовики, академики и урки, торгаши и работяги, физики и лирики, студенты и барышни, стюардессы и официантки, допотопные старушки в шляпках… Высоцкого обожала вся страна. Ему прощали дорожные нарушения, его брали в море, в горы, в небо, под воду и в космос (голосом, на плёнках). К нему по первому звонку летели «свои скорые», ему незаконно отпускали «лекарство». За «лекарство» это Высоцкий заплатил по полной - болью, мучением и гибелью в конце концов. Заплатил жизнью. Ещё в конце 60-х он написал: «Я лежу в палате наркоманов, чувствую - сам сяду на иглу».
И всё-таки в главном Высоцкий для тех, кто его знал и помнит, - лёгкий, победно обаятельный, спортивный, азартный, исключительно доброжелательный, застенчивый, легко краснеющий, компанейский, увлекающийся, как ребёнок, ранимый, взрывной и отходчивый, жадно живущий, залюбленный и недолюбленный, юморной (включите его смешные песни - обхохочетесь, как хохотала великая Плисецкая, чуть не упав со стула, над его «Письмом с выставки»). Как верно заметил Вениамин Смехов - в нём было очень много жизнелюбия, оптимизма. И - нежность к людям. «Он очень добрым был парнем», «главное было - его доброта», «добрая ребячья душа» - вспоминают о нём. Вечно кому-то что-то доставал, пробивал, привозил - от лекарств до косметики и игрушечных машинок. Пел, если просили, в поездах, больничных палатах, капитанских и пилотских рубках, на палубах, в костюмерных, кладовках…
Перечитала массу воспоминаний (а всю жизнь его уже перетрясли до костей). Запомнилось, царапнуло: как регулярно прокалывали шины у его «Мерседесов». Как царапали брань на стекле или звонили домой: «Живой? А говорят, эмигрировал, спился, повесился!» Как прилежно писали «служебные записки» коллеги по Таганке: «был нетрезв», «опоздал»… А общее собрание труппы на гастролях в Риге: «уволить!» А вечные претензии, выговариваемые Любимову: Высоцкому, значит, можно, а другим нельзя? А зависть?
«Пой давай!»
Что же такое Высоцкий? Невысокий человек заурядной наружности, с хриплым голосом, не сверхблестящий артист, не выдающийся поэт... Высоцкий, которого знаменитейший композитор Альфред Шнитке назвал «гениальным человеком». А Юрий Любимов, натерпевшийся как никто от «недисциплинированного» актёра, писал: «Наверное, когда-нибудь будет изобретён прибор и, слушая песни Высоцкого, учёные найдут то, что было в этом надорванном хрипатом голосе, который кричал на всю страну и всё-таки докричался до миллионов сердец. Почему такая феноменальная любовь и популярность? Он «зарифмовал всю Россию», как Гоголь про Пушкина сказал, он снял лак официальности. Он её в песнях «вочеловечил». И поэтому его хоронили как национального героя».
Он состоялся вопреки всему - генам, семье, среде, власти. «Нет певческого голоса» - вердикт в Школе-студии МХАТ. А он обаял, заворожил, оглушил этим голосом всю страну. В Театре им. Пушкина играл Лешего и Бабу-ягу, был рад роли в спектакле под названием «Свиные хвостики» - и покорил вершину мирового актёрского репертуара Гамлета. Рядовой артист (согласно трудовой книжке) с нищенским окладом среднего инженера, носивший пальто с чужого плеча и худые ботинки, ходивший годами в одном пиджаке и радующийся концертной ставке в 5 рублей (репертуар ему утверждали партийные чиновники)... И вместе с тем один из самых модных, щёгольски одетых столичных артистов, да ещё и рессекающий с бешеной скоростью по Москве на «Мерседесе»!
Кроме авто, Высоцкий обожал лошадей, прекрасно держался в седле. «Чуть помедленнее, кони!» - это написано незадолго до исхода. А весь свой 42-летний век, точно раздираемый мощнейшей внутренней силой, он этих своих привередливых коней лишь пришпоривал и погонял. Юрий Визбор вспоминал: «Много россказней ходит о его запоях. Однако мало кто знает, что он был рабом «поэтических запоев» - по 3-4 дня, заперевшись, писал как одержимый». Ночами, на обоях и обрывках бумаги. И читал, называя эти уходы в чтение - «взапчит». Истово, самозабвенно пел и играл на сцене. Когда пропадал голос - читал почти шёпотом стихи и рассказывал о своём театре, съёмках, коллегах. Однажды на концерте за месяц до смерти в ответ он услышал из зала: «Кончай трепаться! Пой давай, бери гитару и пой!» Он взял гитару… и ушёл со сцены, а потом долго молча сидел, прижимая её к себе, на глазах - слёзы.
У него есть немыслимо трагические стихи, написанные незадолго до смерти:
«Я оправданья вовсе не ищу -
Пусть жизнь уходит,
ускользает, тает,
Но я себе мгновенья не прощу,
Когда меня ОН вдруг одолевает.
Но я собрал ещё остаток сил,
Теперь его не вывезет кривая:
Я в глотку, в вены яд
себе вгоняю -
Пусть жрёт, пусть сдохнет
- я перехитрил!»
Историю его болезни оставим докторам (а лечился он постоянно, добровольно и сознательно с 26 лет, понимая отлично свою беду и её возможные последствия). Грехи? Ему уж точно «есть что спеть, представ перед Всевышним» и «есть чем оправдаться перед ним». А нам… «Может, кто-то когда-то поставит свечу мне за голый мой нерв, на котором кричу, за весёлый манер, на котором шучу»... За то, что «всегда старался быть искренним».
Марина МУРЗИНА
|
